Семья профессора

Под таким названием в Историко-информационном центре открылась выставка, посвященная 140-летию со дня рождения профессора Н.Н. Качалова. Кроме сведений о его большом вкладе в отечественное производство, науку и преподавание, можно узнать о семье ученого, его предках и супруге – знаменитой актрисе Е.И. Тиме.

Николай Николаевич Качалов родился 20 июня 1883 г. в Дрездене , где в то время служил его отец. Окончив реальное училище в Петербурге в 1900 г., поступает в Горный институт. Но обучение затянулось и Рудничное отделение Николай оканчивает только в 1911 г. К этому времени он женат на молодой актрисе Елизавете Тиме и уезжать из столицы уже не планирует. Он поступает на фарфоровый завод, где за десять лет прошел большую школу от лаборанта, младшего и старшего техника до технического руководителя (с 1916 г.)

Первая мировая война поставила перед заводом, а тем самым и перед его лабораторией новую, чрезвычайно трудную задачу — дать стране отечественный технический фарфор, вместо ввозимого обычно из Германии. Эта задача под руководством Н.Н. Качалова была разрешена успешно. Он также добился возведения на территории завода трехэтажного здания, предназначенного для научно-исследовательских работ значительно более широкого плана. А именно - начать опыты по изысканию способов варки оптического стекла. Помощь, которую Качалов получил от англичан мало помогла. Годы Гражданской войны также затормозили исследования и опыты. Но, в 1926 году, проведя 500 пробных плавок, оптическое отечественное стекло было получено! С 1927 г. ввоз его в СССР был совершенно прекращен. Академик Д.С. Рождественский в 1933 г. подарил Н.Н. Качалову экземпляр своей книги «Записки об оптическом стекле» с надписью: «Главному человеку в оптическом стекле», тем самым отдавая должное его выдающимся заслугам в этом деле.

В 1923-1930 гг. Качалов занимает пост технического руководителя Завода оптического стекла «ЛЕНЗОС» (Ленинград).

С 1930 г. начинается его профессорская деятельность в Ленинградском технологическом институте им. Ленсовета, где он организовал и возглавил кафедру стекла. За короткий срок Н.Н. Качалов привлек к ней значительное число сотрудников, широко развернул научные исследования, заинтересовал в развитии кафедры промышленность. Научно-исследовательская деятельность кафедры развивалась в трех основных направлениях — шлифовка и полировка листового стекла, производство художественно-архитектурного стекла и технология эмалей.

Н.Н. Качалов создал на кафедре и специальную лабораторию холодной обработки стекла, он же подготовил специальные молодые кадры, наладил связь с проектными организациями. Результаты работы, в которой принимал участие большой коллектив сотрудников лаборатории, обобщены Качаловым в монографии «Основы процессов шлифовки и полировки стекла» (1946), удостоенной Сталинской премии.

В 1935 г. Правительством присуждено Н.Н. Качалову звание Заслуженного деятеля науки и техники.

1948-1951 гг. Н.Н.Качалов занимает должность заместителя директора Института химии силикатов АН СССР (Ленинград). Также в 1948 г. в Институте он организовал лабораторию холодной обработки силикатных материалов.

В 1951 г. Н.Н. Качалов награжден орденом Ленина за выслугу лет и безупречную работу.

В 1961 г. супруги Качаловы отпраздновали золотую свадьбу. Их поздравлял широкий круг научных, артистических и художественных деятелей страны.

Елизавета Ивановна Тиме (1884-1968) — русская драматическая актриса, театральный педагог, профессор, Народная артистка РСФСР (1957). Она родилась в семье профессора Петербургского института корпуса горных инженеров Ивана Августовича Тиме. В 1904 г. окончила Высшие женские Бестужевские курсы. Выпускница Петербургской консерватории и театрального училища.

С 1908 г. актриса Александринского театра. Играла драматические, трагические и комедийные роли в ключевых классических спектаклях Александринского театра: «Горе от ума» (1913), «Бесприданнице» (1915) и «Маскараде» в постановке Всеволода Мейерхольда (1917). Были роли в театрах: Мариинском, Михайловском, музыкальной комедии, «Аквариуме» и театре-трагедии Ю.М. Юрьева.

Известна как исполнительница художественного слова. В годы Великой Отечественной войны Елизавета Тиме работала на концертной эстраде в Казани, выступая как мастер художественного слова с отрывками из произведений Александра Твардовского и Михаил Шолохова. Ее концерты проходила на производстве, в госпиталях, своим творчеством артистка призывала к боевым и трудовым подвигам во имя победы. Активная концертная деятельность Тиме даже была отмечена медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.».

Преподавала в Школе сценических искусств А. Петровского, в Институте живого слова. Более тридцати лет в Ленинградском государственном институте театра, музыки и кино, с 1951 года - профессор. Также консультировала театральную мастерскую ЛТИ им. Ленсовета.

Также большая творческая дружба была у Качалова и Тиме с В.И. Мухиной и Г.С. Улановой!

Вера Игнатьевна Мухина (1 июля 1889, Рига - 6 октября 1953, Москва) — советский, российский скульптор-монументалист, педагог. Академик АХ СССР (1947). Народный художник СССР (1943). Лауреат пяти Сталинских премий (1941, 1943, 1946, 1951, 1952). Она была первым скульптором в мире, создавшим скульптуру из стекла, и первым ее произведением был бюст Н.Н. Качалова. Получение стеклянных скульптур оказалось очень сложным. Но самым трудным в их создании оказалась борьба с прозрачностью стекла — с его основным свойством. При просвечивании скульптуры насквозь рельефы двух сторон — противоположной от зрителя и близлежащей — накладываются друг на друга и этим сглаживают впечатление. Поэтому проще всего, казалось бы, сделать скульптуру матовой, лишить ее прозрачности. Однако при матовой поверхности, при некоторых неудачных положениях скульптуры относительно света, тоже теряется ясность изображения.

Наиболее выгодной для стеклянных скульптур оказалась полупрозрачная матовость.

А вот, как вспоминала чету прославленная балерина: «Дом Елизаветы Ивановны и Николая Николаевича стал вторым моим родным домом. Бывала у них чуть ли не каждый день, и днем после репетиций забегу, и вечером, если свободна - опять у них…. Дом Елизаветы Ивановны и в Ленинграде, и в Москве приобрел известность как своеобразный «культурный центр», такой гостеприимный дом с большими культурными традициями. Без малейшей богемности. Здесь люди собирались не для застолья. Всегда просто, скромное угощенье: какое-то печеньице, мармелад, легкое вино... Собирались здесь известные артисты, музыканты, писатели, художники... Не только ленинградцы, но и те, кто приезжал на гастроли, кто привозил свою выставку, — все приходили. Леонид Собинов пел в этом доме, Алексей Толстой читал свои новые произведения, делился своими замыслами Всеволод Мейерхольд, читали стихи, прозу знаменитые мхатовцы... Интереснейших людей я узнала в этом доме. Но сама и слово боялась вымолвить. Не умела, да и права не имела. Только впитывала, как губка, все их разговоры, размышления, споры... Радова-лась, что могла слушать, что смогла не мешать. Эти люди старались меня образовывать исподволь, не назидательно». (Галина Сергеевна Уланова (8 января 1910, Санкт-Петербург- 21 марта 1998, Москва) — советская балерина, педагог. Прима-балерина Ленинградского театра оперы и балета имени С. М. Кирова (1928-1944) и Большого театра СССР (1944-1960). Дважды Герой Социалистического Труда (1974, 1980), народная артистка СССР (1951), лауреат Ленинской премии (1957), четырёх Сталинских премий (1941, 1946, 1947, 1950), премии президента РФ (1997). Кавалер четырёх орденов Ленина (1953, 1970, 1974, 1980). Самая титулованная балерина за всю историю советского балета).

На выставке представлены некоторые личные вещи из семьи – изящные лайковые перчатки и фигурка Айболита, которому были посвящены такие строки в произведении «Что он любил» Н. Абрамсон:

	Любил фарфор, и безделушки,
	И даже детские игрушки.
	Недаром доктор Айболит
	На письменном столе стоит
	И как маятник качаясь,
	Всем как-будто говорит:
	«Вы не верьте докторам,
	Ничего не знаю сам!»
	Но смеясь над докторами,
	Качалов верил все ж врачам.
	Средь многочисленных друзей
	Не мало было и врачей,
	Не мало было и актеров,
	И музыкантов, и певцов.
	Писатели и режиссеров.
	Друзей поэтов и чтецов.

Н. Абрамсон «Что он любил»

И в завершении стихотворение старшей сестры Николая Николаевича: «ПАМЯТИ МОЕГО ДОРОГОГО БРАТА»

	Меня здесь нет, но я душою с вам,
	С друзьями брата дорогого моего.
	Сегодня вы прекрасными делами
	Скрепляете содружество свое.
	Он жизнь любил, и все ее свершенья:
	Науки жар, искусство и цветы,
	Стране своей великой достиженья, -
	Он всюду находил приметы красоты!
	И вас, соратников мечты своей любимой,
	Творивших вместе с ним, как братьев он любил.
	Горел он страстью вечной и неповторимой
	К тому, чему всю жизнь он посвятил.
	Да здравствует стекла бессмертное сиянье!
	Тебе служил он верно, до конца.
	Так сохраним же навсегда воспоминанье
	О жизни той, что, как хрусталь, была
	Чиста, прекрасна и светла.

С. Тутолмина 22 мая 1965 г., г. Ленинград

В Музее истории института хранится интереснейшая фотография, датируемая 28 мартом 1917 года. На ней студенты Технологического института, которые руководили различными студенческими организациями и выбранный от института первый депутат в Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов студент химического отделения М.И. Бройдо.

Фотография поступила от выпускника института 1921 года Эммануила Харитонова в 1978 году.

Не всех, кто изображен он помнит, но вот фамилии тех, кого он «опознал»: сидят слева направо: Г.И. Бочаров, Э.А. Харитонов, И.С. Бургин, М.И. Бройдо, Н.Н. Донснэв, К. Шахназаров, неизв.. Стоят: неизв., Б.Н. Длин, П.К. Малышев, Н.А. Носков, Т.Г. Патрикеев, неизв., Б.Я. Лихтенфельд, неизв., Л.А. Менаховский.

О событиях тех февральских и мартовских дней можно узнать из книги, посвященной 100-летию института: «28 февраля учебный комитет был созван для того, чтобы выслушать распоряжение министерства — закрыть Институт. Это было последнее распоряжение по Институту царского правительства.

... По всему городу шла стрельба. Полицейской власти уже не существовало. В городе не было власти никакой… В город стали приходить из его окрестностей войсковые части. Они занимали те здания, которые находили для себя подходящими. Занят был войсками и Ин¬ститут. ... В городе стал резко вопрос о необходимости восстановления порядка и в особенности о снабжении населения продовольствием. Эту задачу для части города, прилегающей к Технологическому Институту, взяли на себя его студенты при содействии того военного отряда, которым был занят Институт. Так как Институт в этом районе был единственным местом, где была организованная военная сила, то он сразу сделался административным центром. Студентами были организованы патрули для охраны города, комиссия по снабжению населения продовольствием, а затем пришлось организовать в Институте и суд, и арестные камеры, и канцелярию административного центра. Все это помещалось в главном здании. Что он представлял в первые дни февральской революции, покажет приводимая здесь выписка из доклада директора Л.П. Шишко учебному комитету в заседании 8 марта: «С 1 марта в Институте находятся солдаты, прибывшие из окрест¬ностей столицы. Более 6000 солдат располагаются на ночь в актовом зале и в коридорах Института. Более 13000 питаются в столовой, в буфете объединенных мастерских и в чайной химической лаборатории. В Институте контора как коменданта Московской части, так и комиссара по хозяйственной части того же района профессора А.А. Воронова. Организована в Институте милиционная часть, а также развозка про¬дуктов автомобилями. Последнее дело было поставлено студентом С. Голубевым. Два дня в Институте находился пулеметный полк с 150 пу¬леметами. Все заботы о питании войск и о поддержании порядка лежали на студенческих организациях, которые выполняют эту задачу с большим успехом. Однако же неожиданный наплыв большего количества солдат грозит Институту печальными последствиями в санитарном отношении. Канализация не в состоянии справиться со своей задачей».

… 8 марта состоялось совещание представителей высших учебных заведений, которое постановило обратиться к предсе¬дателю совета министров, как главе временного образовавшегося тогда правительства, с просьбой об устранении всех препятствий к возобно¬влению учебных занятий. Вместе с тем оно обратилось с просьбой об отведении помещений для собраний массового характера, чтобы они могли происходить вне учебных заведений. Такие собрания происхо¬дили тогда непрерывно на площадях и перекрестках улиц и, при перемене состава участников, продолжались целыми днями.

Директору пришлось обратиться к начальнику штаба войск и обще-ственному градоначальнику, который был тогда уже назначен временным правительством, с просьбой о выводе из Института солдат и о переводе в другое место массы лиц, находившихся в Институте под арестом.

10 марта состоялось общее собрание всего преподавательского и служебного персонала Института под председательством директора Л.П. Шишко.

Как учебный комитет, так и это собрание выразили свое «восхи¬щение перед самоотверженной работой студентов в только что про¬текшие исторические дни». Главнейшей целью этого собрания было возможно безотлагательное открытие Института для учебных занятий.

Однако, положение дела в городе было еще далеко не установив¬шееся; правительственная власть еще только организовывалась; жертвы революции еще не были похоронены. Для начала учебных занятий еще не было условий достаточного спокойствия.

Состоявшаяся 10 марта студенческая сходка большинством 78 против 74 постановила: «принципиально занятий не возобновлять». Вопрос этот был передан в Совет студентов высших учебных заведений. На той же сходке было постановлено принять участие в процессии на похоронах жертв революции, павших за свободу».

Также интересен взгляд студента того времени М.Л. Раппепорта: «25, 26 и 27 февраля в Институте продолжалась сходка по вопросу о присоединении к забастовке, постепенно принимавшей всеобщий хара¬ктер. В течение трех дней сходка не приходила ни к каким решениям. Оборонческий лагерь, включая и академистов, пытался сорвать сходку путем срыва кворума к моменту голосования резолюции. Сходка начи¬налась тогда часа в два, и только около одиннадцати часов вечера сту¬денты расходились. Занятий в Институте фактически не было, — чер¬тежные, аудитории и лаборатории были пусты. Вопрос о присоединении к забастовке носил поэтому чисто-принципиальный характер. Основной довод оборонцев — необходимо отвергнуть забастовку, «которая на руку хитрому и коварному врагу». Требование революционного студенчества: немедленное присоединение к забастовке рабочих.

Кажется, 26 февраля, в самый разгар прений, взял слово какой-то офицер, в защитной окопной форме. Он резко выступил против войны, и его возглас: «Долой самодержавие!» — точно потряс стены физической аудитории. Впервые за время войны в Институте, где в военные годы все было пропитано таким крайним шовинизмом, где все революционное было основательно забыто, раздался, да еще из уст офицера — призыв к ниспровержению того самого строя, на страже интересов которого стояла в действительности значительная часть студенчества Технологического Института. Академисты с кулаками набросились на выступавшего, — не помню, был ли это наш технолог. Часть студентов окружила офицера и предотвратила расправу над ним. Сходка была закрыта.

Она возобновилась на другой день. Сторонники и противники забастовки имели, примерно, равное количество голосов. Их подсчиты¬вали не только поднятием рук, но и выходом в двери и чуть ли не поименным голосованием. Вопрос о забастовке все же не мог быть решен, так как ни одна резолюция не собрала нужного большинства. Этот вопрос решила февральская революция. 27 февраля на сходку прибежал студент-химик Н. Горбунов, нынешний управляющий делами Совета Народных Комиссаров, и объявил о низвержении самодержавия и о создании Временного правительства, о чем было сообщено в экстренных выпусках газет. Все выбежали на площадь, и большинство студентов присоединилось к проходившим колоннам рабочих-путиловцев, шедшим к Таврическому дворцу. На углу Гороховой и Загородного, из здания полицейского участка, в демонстрантов был открыт огонь засевшими там городовыми и жандармами. На выстрелы выскочили солдаты гвардии Семеновского полка, — того самого, который в 1905 г. обстреливал Технологический Институт. Семеновцы дали несколько залпов по участку, который был разрушен и подожжен ворвавшимися рабочими. Полицей¬ское гнездо сгорело до основания, освещая, под аккомпанимент беспо¬рядочных ружейных залпов, проходившие тысячи демонстрантов, бес¬прерывным потоком направлявшиеся к Государственной Думе ...

У Семеновских казарм были поставлены в ту же ночь ящики с ору¬жием,— револьверами, тесаками, кинжалами, — взятые из полковых цейхгаузов. Оружие раздавалось всем желающим, и здесь студенты-технологи получили первое вооружение. Один из ящиков был доставлен в Институт, и организовавшаяся на другой день студенческая милиция была вооружена револьверами и тесаками Семеновского полка.

Все же Февраль 1917 года был принят значительной частью сту¬денчества нашего Института с недоверием и с плохо скрытой неприязнью. Мы живо помним первое выступление в читальном институтском зале эмиссара временного правительства Сватикова, призывавшего студентов к созданию милиции, чтобы „не допускать анархии и господства уличной толпы". Это было 28 февраля, тотчас же после создания комитета Государственной Думы. …Зато после собрания разбившиеся на группы студенты, оставшиеся в Институте, обсуждали вопрос о том, уж не провокация ли это? не германский ли шпионаж руководит событиями? Эти сомнения, впрочем скоро исчезли,— события нарастали тогда слишком быстро. Все разукрасились красными бантами. Вчерашние академисты, с пеной у рта говорившие о красном цвете и призывавшие к уничтожению всякой крамолы», расхаживали с красными розетками в петлице так, как будто они не могли предста¬вить себе возможность жить без красного банта. В Институте сразу же выросли различные политические партии, приглашавшие студентов запи-сываться в свои ряды. Партия социалистов-революционеров проявляла в этом отношении особенную активность, — ее объявления видны были повсюду в Институте. Возникла и «партия народной свободы», следов которой в Институте не было видно, примерно с 1907—1908 годов. Появилось объявление даже партии «народных социалистов». Объявле¬ний от социал-демократических партий не было, значительно позже появилось воззвание от институтской группы плехановского «Единства». Но бесспорно — преобладали в Институте эсэровские симпатии, — чуть ли не каждый пятый студент-технолог был тогда социалистом-революционе¬ром, что, впрочем, наблюдалось в те дни и по всей России.

В первые дни февральской революции в Институте были размещены войска, пришедшие из окрестностей приветствовать временное прави¬тельство и оставшиеся ночевать в городе. В столовой был организован для них питательный пункт. Солдаты расположились во всех чертежных и залах Института, где происходили бесконечные митинги, единодушно принимавшие оборонческие резолюции о войне «до полной победы». Голоса из солдатских рядов против войны звучали еще одиноко и робко.

Институт внешне походил на вооруженный лагерь. Настроение фронтовых войск еще не было известно. Ожидали, что часть армии откажется признать временное правительство и выступит против рево¬люционной власти. Называли имя генерала Н. Иванова, который во главе надежных войск идет, будто бы, на Петербург. Прихода этих частей ждали и к нему готовились. Институт спешно был превращен в свое¬образную «крепость»; его окна, выходящие на Загородный и Забалканский (ныне Международный) проспекты, были завалены мешками с пес¬ком, за которыми укрылись стрелки с пулеметами и достаточным запа¬сом патронов. Далеко вперед было вынесено сторожевое охранение, причем студенты-технологи играли роль связи между ними и Институ-том. Только в мае эти мешки были убраны, и Институт приобрел свой прежний «гражданский» вид. Примерно, месяца два Институт оставался одним из крупнейших районных административных центров Питера.

Сразу же, как только рабочие и солдаты начали снимать городовых, стрелявших в демонстрантов из расставленных на крышах зданий пуле¬метов, — избитых «фараонов» пачками стали доставлять в Институт. Никаких объявлений о том, что Институт превращается в какое то районное управление—в первые дни революции не было. Должно быть вспомнили девятьсот пятый год, когда Технологический Институт был единственным в районе большим революционным центром. Обычно горо¬довых отправляли, под охраной солдат, с препроводительной бумажкой в Константиновское Артиллерийское училище, а «особенно подозрительных — в Государственную Думу. Кстати, в Думу отправляли тогда всякого, кто почему либо внушал подозрение. Нам довелось, по поручению коменданта, артиллерийского офицера с про¬стреленной щекой, сопровождать одного такого «преступника», пьяного гвардейского солдата, который на площади Института отговаривал группу рабочих от участия в похоронах жертв революции, так как «сторонники Николая II будут расстреливать похоронную процессию с крыш заранее намеченных зданий». В военной комиссии Думы пьяного хотя и приняли, но выразили удивление по поводу того, что «Технологический Институт ежедневно доставляет до двух десятков арестованных, которых обычно приходится освобождать». Определенного порядка на счет такой пере¬отправки «преступников» не было, и каждый технолог, с повязкой ми¬лиционера на рукаве, «имел право» посылать в Государственную Думу людей, часто задержанных совершенно неизвестно по какой причине.

В Институте организовалась районная юридическая комиссия, с утра до глубокой ночи разбиравшая жалобы обывателей, толпами поваливших за справками и разъяснениями по самым разнообразным житейским делам. В профессорской комнате заседал суд в составе ми¬рового судьи и двух заседателей, — рабочего и солдата; в пятой ауди¬тории был создан импровизированный «арестный дом»: сюда студенты-милиционеры, сменившие городовых, доставляли пьяных, бездомных, уличенных в кражах. У второй аудитории стояла длинная очередь стар¬ших дворников, приносивших для регистрации домовые книги и про¬писки о прибывших и выбывших гражданах; в четвертой аудитории выдавалось оружие нашей милиции, еще в какой то комнате был склад вина, взятого в винных магазинах во избежание разгрома их и возник-новения пьяных погромов; в комнате военного коменданта — толпы солдат. Всякие бумажки из военной комендатуры Института исходили за печатью нашей кассы взаимопомощи. Должно быть, своей печати у коменданта еще не было, и, таким образом, печать кассы взаимопомощи студентов Технологического Института была одно время эмблемой революционной власти в России.

Однажды, — это было в один из первых дней революции, — Инсти¬тут подвергся очень серьезной опасности быть разгромленным возбужденной до крайности солдатской толпой. Солдаты требовали выдачи ка¬кого то гвардейского полковника, доставленного в Институт, известного своей жестокостью среди солдат подчиненного ему полка. Никакие уго¬воры не помогали, вооруженные солдаты ежеминутно могли ворваться в здание Института. Сначала решено было отправить полковника в Го¬сударственную Думу через другой ход, но было очевидно, что собра¬вшиеся на площади войска разнесут Институт. Тогда полковника, под охраной вооруженных солдат и студентов, вывели через главный подъезд Института, поручив конвою доставить его в Таврический Дворец... Через несколько шагов этот полковник был буквально изрублен нале¬тевшими солдатами...

Выборы от Института в Совет рабочих и солдатских депутатов происходили в физической аудитории. Довольно дружно в Совет прошел правый меньшевик М. Бройдо, студент пятого курса химического отделения. Он потом довольно часто приходил в Институт и беседовал с группами студентов о «пагубности» политики большевиков, призывав¬ших, как известно, к немедленному прекращению войны и разоблачав¬ших империалистический характер временного правительства.

Почти все члены большевистского кружка были в февральские дни вне Института: значительная часть их была мобилизована и отправлена в военные школы, часть была арестована. В Институте остались те из членов большевистской группы, кто не имел непосредственной связи с районными руководителями, представителями петербургского комитета. Позже, когда многие студенты-большевики возвратились в Петербург, они вели работу в районах, на заводах и в войсках, а в годы граждан¬ской войны были разбросаны на всех ее многочисленных фронтах. На¬строение студентов в массе было ярко оборонческое. «Родина, армия и порядок», таковы были, в основном, его главнейшие лозунги: «Защи-щать свободу, воевать до победы, не отдавать ни пяди своей террито¬рии», — звучало на всех собраниях и митингах в Институте, как осно¬вной бесспорный лейтмотив. Всякое слово против бойни встречало у подавляющего числа студентов Института резко враждебное отноше¬ние, и все противники войны считались «врагами свободы и родины». Когда после июльских дней была пущена очередная провокационная клевета, будто у убитых участников июльской демонстрации найдено было по шесть тысяч рублей, «полученных от германского генерального штаба», — в Институте было расклеено обращение «к русским людям», соответствующим образом комментирующее это клеветническое измы-шление. Обращение, составленное в обычных ура-патриотических тонах, открыто призывало к расправе с «германскими шпионами — большеви¬ками, получившими задание звать армию к прекращению священной войны». Особенно много таких листовок, подписанных каким-то «рус¬ским национальным студенческим союзом», было в столовой, всегда переполненной, преимущественно, учащейся молодежью. Здесь, между прочим, группой технологов был избит студент-политехник, сорвавший один из таких погромных листков. Этот факт был, пожалуй, единствен-ным в истории нашей видавшей виды столовки...

Ко времени Корниловского мятежа в Институте было не мало сту¬дентов, открыто сочувствовавших генералу Корнилову и указывавших на необходимость создания твердой власти путем провозглашения гене¬ральской диктатуры. О самом мятеже студентам было объявлено на собрании, созванном, кажется, в связи с выборами не то в городскую думу, не то в какую-то иную общественную организацию. Часов в семь вечера в физическую аудиторию явились двое представителей исполкома тогдашнего оборонческого совета. Один из них, эсер Филипповский, попросил слова для внеочередного сообщения и заявил о попытке Кор¬нилова поднять мятеж против Временного правительства, на помощь которому он призывал студентов. Собрание было закрыто. Когда на другой день в Институте была получена телеграмма Корнилова к же¬лезнодорожникам с просьбой о поддержке, правое крыло студенчества распространяло эту телеграмму, связывая с ней надежды на «скорое восстановление порядка в армии и стране». Настроение остального, оборонческого, студенчества было в дни мятежа растерянно-выжидатель¬ным, так что инициатива была в это время целиком в руках правых студенческих групп. После ликвидации мятежа, когда небезизвестный В. Бурцев обратился к Керенскому с письмом, оправдывающим Корни¬лова и предлагающим премьер-министру сознаться в своей вине перед генералом, — в Институте собирались подписи под этим контрреволюционным документом. «Демократическое совещание» и «предпарла¬мент»,— эти убогие попытки буржуазии оживить уже смердящий труп Временного правительства — студенчество в массе встретило равно¬душно, вернее, — совсем их не заметило ...»

В 2016 году в Музей были присланы воспоминания выпускницы 1952 года Лии Григорьевны Тружениковой. Мы с благодарностью приняли эти интереснейшие материалы и, продолжая традицию публикаций воспоминаний, предлагаем с ними познакомиться…

В июне 1952 года мы, студенты 4 курса кафедры профессора С.Н. Данилова, проходили производственную практику на одном из заводов Казани.

За неделю до ее окончания к нам приехал доцент нашей кафедры к.х.н. П.Т. Пастухов. Он имел указание от декана факультета продлить практику на заводах Моздока, Нальчика, Владикавказа и Зугдиди, где получали целлюлозу из местных видов древесины. П.Т. Пастухов читал нам курс "Химия и технология целлюлозы".

Выданные путевки и суточные обеспечивали проезд, питание и экскурсии в места, связанные с жизнью И.В. Сталина. Денег дали очень мало, правда, и привычки тогда, как у ученых, так и у студентов были более чем скромные, все в детстве пережили войну.

В те годы гостиниц почти не было, но Павел Терентьевич устраивал нас в спортивных залах школ и училищ. Спали на матах. Переезжали с места на место в открытом кузове грузовиков. Нам все было ново и интересно, мы ведь до этого нигде не бывали.

Начали со Сталинграда. От Казани плыли до него на палубе грузопассажирского парохода. Прошло 7 лет, как кончилась война, а большая часть Сталинграда лежала в руинах.

Помню, что военнопленные немцы восстанавливали набережную и мраморную лестницу к Волге. Дошли пешком до Мамаева Кургана. Он был сплошь засыпан осколками снарядов, не росла даже трава, на память мы взяли немного земли, смешанной с металлом. Я потом отвезла ее домой, папе, который воевал, но не в этих краях, а на Ленинградском фронте. По плану практики побывали в музее имени Сталина. На стенах висели плакаты и фотографии времен Гражданской и Отечественной войн.

Пассажирским поездом, в страшной тесноте, поехали в Моздок. Были там 2 дня. На их заводе познакомились со всем технологическим циклом - очистка дерева от веток и коры, распиловка, расщепление, дробление на мелкие куски, варка в огромных котлах, сушка и упаковка. Все операции делались вручную, работами одни женщины. Такую картину мы наблюдали и на других заводах. Жалко было их видеть. Но в рабочей столовой нас радушно кормили обедами, на столах лежало много хлеба, остатки разрешали брать с собой. Тогда это была основная еда.

После утомительных переездов на грузовиках по неровным дорогам, прибыли в Кисловодск. Пили там минеральную воду, сильно пахнувшую сероводородом. Пастухов говорил: "Пейте больше, полезно!". Поехали в Пятигорск, посетили музей Лермонтова с остатками мебели тех времен: сундуки, картины в старых рамах, буфет, книжный шкаф. С хранителем музея пошли к месту дуэли Лермонтова, где стоит большой памятник и видна вдали гора Бештау. Пожилой хранитель был нам рад, читал много стихов, посвященных этим местам. И мы вспоминали стихи Лермонтова, выученные в школе, и героев его поэм.

Было трогательно и незабываемо. Я больше не была в тех местах, а как было бы интересно посмотреть, что и как сохранила память.

Из Владикавказа вдоль стремительного Терека пошли пешком до поселка Казбеги. Это часть Военно-Грузинской дороги, построенной в начале 19 века.

Прямо из реки пили чистую прозрачную воду, ели хлеб. А в Казбеги удалось устроиться на ночлег в клубе альпинистов. Обедали в их столовой. Утром отряд альпинистов повел нас к ледникам на горе Казбек. Дальше пойти не смогли, обувь была простая, ненадежная и единственная. Да и мы боялись, Казбек все же!

Показали нам древний храм из каменных глыб, а в глубоком ущелье напротив пещеры бывших отшельников. Хорошо помню, как в небе парили орлы, было тепло, солнечно и чистейший воздух. Казалось, прямо рай.

Снова сели в кузов грузовика и по дороге, вертящейся серпантином, через Крестовский перевал, мимо ущелья с видным внизу замком царицы Тамары, спустились вниз к городу Пасанаури. Не успели приехать, как нас сразу пригласили на грузинскую свадьбу. Шумно, весело, с танцами, пением, громкой зурной и обильным пиршеством. Угощали нас вкусными блюдами и снабдили едой на дорогу.

По живописным дорогам доехали до Мцхеты. Полюбовались издали на горный монастырь Мцыри. Потом - в Тбилиси. Пару дней жили там, в общежитии университета. Поднялись на гору Св. Давида, оттуда открывался потрясающий вид на город. Поклонились могиле Грибоедова.

В серных банях с мраморными скамьями попробовали весь ритуал от серных вод до веников, были счастливы. Не меньше удивил нас в Тбилиси огромный рынок - шумный, обильный, радушный. Давали пробовать фрукты, лепешки, шашлыки, мацони - местный сыр.

На экскурсионном автобусе - бесплатно! - съездили в Гори, посмотрели, как деревянный домишко Джугашвили окружили мраморным обрамлением.

Из Тбилиси поездом поехали в Зугдиди. Там, на заводе переработки древесины в целлюлозу весь процесс был механизирован и работали только мужчины. Это грустно удивило, и мысленно сравнивался труд на разных заводах.

Поездом поехали в Сухуми. Из-за карантина не смогли побывать в знаменитом обезьяннике, не смогли и искупаться в Черном море - где-то разлили нефть.

Возвращались поездом до Москвы, а далее кто куда, по домам, на каникулы. Я поехала в Киргизию, в город Токмак, где жили мои родители.

Мне 85 лет, я много путешествовала, увидела многое и в России и в других странах, но впечатления от поездки 1952 года остались на всю жизнь. В душе большая благодарность Павлу Терентьевичу Пастухову за то, что захотел нам представить в большом объеме нашу будущую специальность и одновременно показать интересные уголки страны, все организовывал, договаривался, уговаривал нас, когда мы упирались. В те времена не было путеводителей, только знание литературы, географии и общая культура помогали увидеть интересное.

Лия Григорьевна Труженикова, студентка 1948-1952 г.г., сотрудница ЛТИ 1953 -1989 г.г.

26 мая 2016 года в Историческом центре Национального государственного университета физической культуры, спорта и здоровья (НГУ) имени П.Ф. Лесгафта прошло торжественное собрание Ассоциации музеев вузов Санкт-Петербурга, посвященное Международному Дню Музеев.

По традиции на этом мероприятии были подведены итоги работы за год. Директора Музеев сообщили о проведенных мероприятиях, успехах и достижениях. Сотрудникам музеев были вручены Дипломы и Почетные грамоты.

В этом году впервые был отмечен труд и главного хранителя фондов нашего Музея Евгении Геннадьевны Поляковой – почетной грамотой «За плодотворную работу по внесению фондов музея в электронные базы»!

Все участники с большим интересом познакомились с историческим центром вуза, посетили Республиканскую научно-методическую библиотеку НГУ им. П.Ф.Лесгафта, ознакомились с кабинетом Великого князя Александра Михайловича, кафедрой Анатомии и кабинетом П.Ф. Лесгафта.

16 февраля 2016 года Музей Истории Государственного технологического института получил благодарственное письмо и дар из Фундаментальной библиотеки Варшавского политехнического университета.